• Ориенталистика
• 2022 год
• Том 5, № 2

В статье 1 сравниваются два военных разговорника - «Карманная книга для русских воинов в Турецких походах» (СПб., 1828) литератора-ориенталиста Осипа Ивановича Сенковского (1800-1858) и «Краткий русско-немецкий военный разговорник для бойца и младшего командира» (М., 1941) Николая Николаевича Биязи (1893-1973). Автор обосновывает тезис о том, что эти произведения не могут быть отнесены к жанру классических разговорников, так как сочинения, написанные в этом жанре, было трудно или невозможно использовать на поле боя. Проведенное исследование показывает, что «Разговорники» Сенковского и Биязи были задуманы как самоучители турецкого и немецкого разговорных языков и рассчитаны на самую широкую аудиторию пользователей-неспециалистов. Во второй части специальное внимание уделено анализу механизмов, предложенных Сенковским и Биязи для самостоятельного усвоения языка военнослужащими.

• Турция
• Османская Империя
• язык
• фонетика
• Турция
• Османская Империя
• язык
• морфология
• Турция
• Османская Империя
• язык
• синтаксис
• Германия
• язык
• фонетика
• Германия
• язык морфология
• Германия
• язык синтаксис
• Россия язык
• фонетика
• Россия язык
• морфология
• Россия язык
• синтаксис
• Болгария
• язык
• фонетика
• Болгария
• язык
• морфология
• Болгария
• язык
• синтаксис
• Греция язык фонетика
• Греция язык
• разговорный
• морфология
• Греция язык
• разговорный
• синтаксис
• Империя
• Российская
• Империя
• Османская
• войны 1828-1856
• СССР
• Германия (Третий Рейх) войны
• 1941-1945
• «Карманная книга для русских воинов в Турецких походах»
• СПб.
• 1828
• «Краткий русско-немецкий военный разговорник для бойца и младшего командира» Москва
• 1941
• Сенковский
• Осип Иванович (1800-1858)
• Биязи
• Николай Николаевич (1893-1973)
• Сериков
• Игорь Николаевич (1925-2002)

4. «Карманная книга» Сенковского и «Краткий русско-немецкий военный разговорник для бойца и младшего командира» Биязи и заложенная в них методика самостоятельного изучения языков

4.1. «Карманная книга» Сенковского

О том, как учили язык те, для кого предназначался разговорник Сенковского, прямых свидетельств не сохранилось. Поэтому новейший исследователь этого вопроса вынужден полагаться, главным образом, на косвенные данные. Последние, впрочем, достаточно красноречивы и их хватает, чтобы составить себе удовлетворительное представление о том, кто и с каким успехом мог использовать «Карманную книгу» для самостоятельного изучения турецко османского языка.

Живший в первой половине XIX в. и вознамерившийся самостоятельно изучить турецко-османский язык русский человек был вынужден иметь дело, по крайней мере, с несколькими неизвестными: туземной турецко-османской (арабской) графикой, фонетикой, морфологией, синтаксисом, а также отсутствием русского описания этого иностранного языка. В силу отсутствия необходимых дидактических пособий, равно как и культурной традиции академического изучения Востока для русского (даже образованного) читателя начала XIX в., совокупность этих «неизвестных» представляла собой препятствие непреодолимое.

С появлением «Карманной книги» Сенковского положение это оказывалось если не полностью, то существенно исправленным. Конечно, адресатом «Карманной книги» могла быть только грамотная публика. Как можно понять из предисловия, это были те, кто говорил, по меньшей мере, на двух европейских языках –  немецком и французском, учился русской грамматике, т. е. почти исключительно офицеры. Это подтверждает и рецензент «Карманной книги», ученик Сенковского –  В. В. Григорьев (1816–1881). В числе тех, для кого писалась книга, он упоминал «колонновожатых». Так в 1820-х гг. назывались младшие офицерские чины, в которые производились молодые люди из приличных семей и с хорошим образованием [1, с. 226]. Перед Сенковским поэтому стояла задача описать турецко-османский язык в общепринятых среди образованной публики 1820-х гг. русских грамматических терминах, а к описаниям присовокупить соответствующие примеры, чтобы получилось пособие вроде популярной с середины позапрошлого века Konver sationsgrammatik, составленной по методу Gaspey–Otto-Sauer [2, с. 30].

4.1.1 «Карманная книга» Сенковского и человеческая память как традиционный инструмент для изучения иностранных языков на Востоке

Композиция «Карманной книги» ясно показывает, что основным подспорьем в изучении турецко-османского языка, которое Сенковский мог предложить «военным людям», вознамерившимся познать «в известной степени, язык той страны, в которой они защищают честь и права своего отечества» [3, ч. 1, с. 1] было «выучить на память» [3, ч. 1, с. 27] предложенные «российско-турецкие разговоры» и «ежедневно» «употреблять их на месте».

В данном контексте слово «выучить» заслуживает того, чтобы на нем остановиться подробно. На мусульманском Востоке, где Сенковский прожил несколько лет, под выражением «выучить текст» означало «выучить текст наизусть». В полной мере это относилось и к изучению иностранных языков. Примеров этому множество, здесь сошлемся на один. В распространенном османском арабско-греческо-персидско-сербском разговорнике XVI в. этот метод предложен студенту уже на первой странице: «зазубрить» примеры и повторять зазубренное¹. Тем же методом в бытность свою на Востоке, как видно, пользовался и сам Сенковский: «Ограниченные средства, –  говорится в его письме, – повелевали мне узнавать скоро все, что я мог узнать в том краю, и не забывать ничего, однажды приобретенного памятью (выделено мною. –Н. С.). С пoтом чела перетаскивал я свои книги с одной горы на другую – книги были все мое имущество – и рвал свое горло в глуши, силясь достигнуть чистого произношения арабского языка, которого звучность в устах Друза и Бедуина, похожая на серебряный голос колокольчика, заключенного в человеческой груди, пленяла мое ухо новостью и приводила в отчаяние своею неподражаемостью. Уединенные ущелия Кесревана, окружая меня колоннадою черных утесов, вторили моим усилиям; я нередко сам принужден был улыбнуться над своим тщеславием лингвиста при виде, как хамелеоны, весело пробегавшие по скалам, останавливались подле меня, раскрывали рот и дивились пронзительности гортанных звуков, которые с таким напряжением добывал я из глубины легких. Возвратясь в конурку, занимаемую в каком-нибудь маронитском монастыре, я так же отчаянно терзал свои силы над сирскими и арабскими рукописями, отысканными в скудной библиотеке грамотного монаха: поспешно описывал любопытнейшие из них, читал наскоро те, которых не успевал списать, делал извлечения, отмечал найденные в них живописнейшие фразы или заслышанные идиотизмы разговорного языка и твердил их наизусть (выделено мною. –Н. С.) всю ночь» [5].

Заняв в Петербурге кафедры турецкого и арабского языков, Сенковский очевидно продолжал практиковать этот метод, заставляя своих студентов учить наизусть не только парадигмы склонений и спряжений, но также отрывки из прозаических текстов и пересказывать их. Вот красноречивый отрывок из его письма к акад. Х. Д. Френу (1782–1851), в котором говорится о подготовке к профессорскому званию московского «ориенталиста-неудачника» (по выражению И. Ю. Крачковского) арабиста Н. Г. Коноплева (1800– 1855) [6, с. 227]. «Беру на себя смелость, –  писал Сенковский, – представить Вашему превосходительству г-на Коноплева, кандидата Московского Университета, с которым я занимаюсь, готовя его на звание профессора восточных языков. В соответствии с распоряжением министра он должен пройти курс до конца текущего года. Он сделал значительные успехи в арабском и других языках, но что касается арабского, то он не владеет разговорным языком, и он, к несчастью, лишен дара элоквенции. Он продолжает заниматься со мной арабским языком и в прошлом году он пересказал под моим руководством 12 макам Харири ² и перевел всю грамматику матрана Джирджиса, которую Вы столь любезно дали. В этом году он работал над Хамасой, но продвинулся недалеко. Ему следует прочесть по-арабски довольно много книг, а также и рукописей».

Другое интересное свидетельство интенсивности, а главное –  результативности обучения у Сенковского сохранило предание нашей семьи. В молодые годы у него учился петрашевец Н. А. Спешнев (1820–1882). Об этом сохранилось воспоминание моей бабушки, Е. А. Спешневой (1907–1957), приходившейся этому «первому русскому коммунисту» и «демону» [7] беллетриста Достоевского правнучкой. Будучи с молодых лет хорошо знакомым с Сенковским, Н. А. Спешнев до конца жизни пребывал под обаянием личности последнего ³. Знакомство было настолько тесным, что Спешнев мог почти запросто зайти к нему, неоднократно был зван обедать ⁴. В письме отцу Спешнев называет Сенковского не иначе как «покровитель»⁵. С перерывами на отъезды за границу Спешнев продолжал бывать у Сенковского, где, как вспоминала моя бабушка, в 1840-х гг. на него, в частности, произвел неизгладимое впечатление конструируемый Сенковским «оркестрион» –  музыкальная машина, или, как бы теперь сказали, синтезатор звуков ⁶. Не окончив из-за интриги курса в Царскосельском Лицее и покинув его в 1839 г.,⁷ Спешнев, по совету Сенковского, поступил на Восточный факультет Петербургского университета, где проучился до 1840 г. Закончить факультет, впрочем, ему также не удалось ⁸, но на этот раз по причинам весьма романтического свойства ⁹.

Занимавшийся со Спешневым восточными языками Сенковский безжалостно заставлял своего ученика зубрить парадигмы спряжений арабского глагола, переводить и комментировать туземную грамматику «Ибн Ферхата» ¹⁰ и потом предлагал ему читать, хотя и несложный, но тем не менее неадаптированный оригинальный текст. Картины обучения Спешнева и упоминавшегося выше арабиста Коноплева, как видим, совпадают. Примечательно, что для описания грамматической системы арабов Сенковский выбрал не совсем обычное пособие. В отличие от традиционной на мусульманском Востоке грамматики ал-Кафийа фи-н-нахв ученого XIII в. Джамал ад-Дина Абу Амр Усмана, известного как Ибн ал-Хаджиб (1175–1249) [11, I, S. 303, № 8, I; SB I. S. 53][12, с. 22–23], он сориентировал своих студентов на грамматику «Ибн Ферхата», т. е. Джармануса Джибриила (Германа Гавриила) Фархата (1670–1732) [13, с. 136–137] Бахс ал-маталиб ва-хас ал-талиб ¹¹. Преимущества этой грамматики для европейского студента были очевидны: написанная по-арабски, она принадлежала перу не мусульманина, но христианина маронита, поборника чистоты арабского языка и, что важно, основывавшего свое описание арабского языка, в частности, на европейской грамматической традиции [14, с. 145] при этом не выпуская из вида традицию мусульманскую. Таким образом, для своих студентов Сенковский сознательно избрал грамматику, в которой восточный язык помещен в европейский грамматический контекст. Впрочем, отнести эту заслугу целиком на счет Сенковского, по всей видимости, нельзя: скорее всего грамматика Фархата была рекомендована Сенковскому в бытность его на Ливане его учителем, «незабвенным наставником» [13, с. 335] ученым «монахом Антуном Арыдой». Последний, будучи в определенный период своей жизни профессором арабского языка в Вене, имел богатый опыт его преподавания европейцам и определенно использовал это уникальное пособие. Изданная на Мальте в 1836 г. грамматика Фархата, насколько мне известно, к 1840-х гг. еще не была куплена ни для одной из петербургских библиотек, но имелась в собрании рукописей Азиатского музея.

О результатах своего обучения Спешнев упоминает, в частности, в одном из писем к матери: «Начинаю бегло читать по-арабски и выучился спрягать глаголы» ¹². Метод преподавания Сенковского очевидно прижился в стенах С.- Петербургского университета. По воспоминаниям старших коллег, его с успехом применяли еще в 1940–1950-х гг.¹³

Оценивая приведенные выше мемуарные свидетельства о методике преподавания Сенковского, можно сказать, что, несомненно, она была весьма эффективна. Так, после года обучения у Сенковского его студент, по крайней мере, знал наизусть достаточно объемную грамматику Джармануса Джибриила Фархата ¹⁴ и мог пересказывать макамы ал-Харири, текст далеко не самый простой. Уровень эффективности преподавания становится еще более наглядным, если учесть, что «Макамы» ал-Харири читают только на втором или даже третьем курсах нынешних университетов.

4.1.2 «Карманная книга» Сенковского и ее русские читатели. Адаптация методики изучения восточного языка

Метод изучения восточного языка, основанный на «зазубривании» текста, Сенковский с очевидным знанием дела рекомендовал и русским читателям своей «Карманной Книги»: «лучшим учителем… сего наречия… будет… ежедневное на месте употребление» [3, ч. 1, 3]. При этом он не мог не осознавать, что заучивание текстов наизусть, в отличии от традиций восточного образования, не было принято в русском. Поэтому даже сравнительно небольшой текст (объемом всего в 84 страницы) среднему воспитаннику русской школы одолеть было не всегда под силу. Использование туземной турецкой грамматики только запутывало дело. Ислам, религия Османской империи, способствовал проникновению арабского языка буквально повсюду, и грамматика, естественно, не явилась исключением –  без основательного знания арабского языка нельзя было правильно читать и писать по-османски. К тому же тюркские народы не создали своей лингвистической традиции [15, с. 14–15]. Поэтому при описании турецко-османского языка туземные грамматисты использовали арабскую грамматическую традицию [16], употребляя арабскую терминологию для описания сходных (но далеко не идентичных [17]) явлений (масдары и идафы (изафета) и т. д.). Арабская грамматическая терминология русскому читателю была незнакома. Поэтому Сенковский вместо арабской грамматической традиции смело использовал европейскую (греко-латинскую) грамматическую традицию, лежавшую в основе преподавания родного и всех иностранных языков в Российской Империи, а также русскую грамматическую терминологию. Прецеденты на тот момент уже имелись. Во-первых, как говорилось выше, сам Сенковский использовал для преподавания европеизированную грамматику арабского языка Фархата. Во-вторых, нечто похожее было написано и применительно к языку Османов. Речь идет о практической грамматике турецко-османского языка, составленной по-французски аббатом М. Вигье (1745–1821), который в 1783–1801 гг. был Апостольским Префектом в Стамбуле [1, с. 227]. На русском языке также имелось переводное пособие –  грамматика турецко-османского языка Гольдерманна [18]. Напечатанная в 1772 г. [19, с. 51], к 1829 г. она, впрочем, устарела и в отношении композиции, формата и –  тем более –  словаря не могла соответствовать целям и задачам военного лингвистического пособия.

«Запутанную» грамматику Вигье Сенковский переработал и приноровил к образовательному уровню своего русского читателя. Адаптация была проведена сразу по нескольким направлениям: графика, фонетика, морфология, а также «словопроизводство» и «словосочинение» (под последними терминами Сенковский понимал продуктивные суффиксы и некоторые аспекты турецко-османского синтаксиса).

4.1.3. Графика

Элементарного знакомства с арабской графикой в начале XIX в., даже среди большинства образованных русских людей, ожидать было нельзя. Больше того, использование букв арабского алфавита для записи звуков турецкой речи специалисты в XIX в. (П. Мелиоранский) считали «чуть ли не самым неудобным» [16, II]. Очевидно, хорошо осознавая это, Сенковский полностью исключил арабскую графику и транслитерировал турецкие слова средствами русской азбуки.

4.3.2. Фонетика

Попытка передать звучание языка средствами не применявшейся для этого ранее азбуки, особенно, учитывая практические цели пособия, вела к неизбежной адаптации этой азбуки путем включения дополнительных знаков или использования непривычных буквенных комбинаций [20]. Сенковский отказался от использования буквенных комбинаций. Он писал: «Все почти звуки Турецкого языка весьма удобно выражаются Русскими буквами: но как в нашем алфавите нет знаков для выражения Немецкого h и Французского u или Немецкого ü, то мы вынуждены бы были вместо первого употреблять букву h, а вместо второго букву ü». С целью добиться максимальной точности в передаче турецких звуков он смешал русский и латинский алфавиты и включил в русскую транскрипцию буквы h и ü. Надо отметить, что умляуты были век спустя использованы при переводе османского арабского шрифта на латиницу.

В транскрипции Сенковского турецко-османский текст стал выглядеть следующим образом: Раhатъ-üзре, аhбабымызъ-лянъ, валидимизъ, казандыгыны ѣiорузъ = rahat üzre, ahbabımızlan validimiz kazandıgını yeioruz¹⁵ [3, с. 71]. Вот другой пример изменения звучания گ при транскрипции русской азбукой. Фразу, записанную в нынешней турецкой транслитерации как Eğer alçak gönüllü muti olursanız Urus size dost olur kardaş olur ¹⁶ Сенковский протранскрибировал как Эѣръ алчакъ-гьонюллю, мути ол֬урсанызъ, Урусъ сизе достъ олуръ, кардашъ олуръ = [18]. Здесь, как видим, گ (έ̳΍) (еğer) в интервокальной позиции очень точно передано не транслитерацией –  через «г», но транскрипцией через «ѣ» ¹⁷.

Разработанная Сенковским система транскрипции оказалась исключительно точной, на что обратил внимание уже его ученик В. В. Григорьев (1816–1881) [1, с. 226–227]. Одновременно с точной транскрипцией, Сенковский представил своим читателям кратко и исчерпывающе сформулированные правила турецко-османской фонетики, в частности, сингармонизма –  закона гармонии гласных и согласных. Использованная им в данном случае грамматика уже упомянутого аббата Вигье была «образцово сокращена» (В. В. Григорьев) [1, 227].

4.1.4. Морфология

Своей грамматикой Сенковский не только компактно описал турецко-османский язык в системе европейской грамматической традиции, но вдобавок «русифицировал» последнюю. Так, он ввел для описания явлений турецко-османского языка категорию «деепричастия», т. е. отглагольного наречия¹⁸. Эта категория, помимо русского языка, присутствует также в польском и литовском, которыми Сенковский, кстати, великолепно владел. В частности, описывая «прилагательное деепричастие прошедшего времени» [3, ч. 2, c. 44], он оставляет интересный комментарий: «Употребление сего деепричастия довольно затруднительно для Европейцев, потому, что ни на одном из западных языков нет возможности изъяснить с точностью его значение. По-русски, во многих случаях, можно довольно близко перевесть оное через средний род причастия прошедшего времени страдательных или средних глаголов, напр. эттикъ, сделанное (что-нибудь), гьёрдюкъ, виденное (что-нибудь)… Деепричастие сие никогда не употребляется без местоимений: мой, твой, свой, ваш…».

В соответствии с европейской традицией Сенковский ввел следующие категории: имена существительное, прилагательное, числительное, местоимение, их изменения, т. е. склонение, глагол, причастие, деепричастие, союзы, наречия, предлоги –  и описал их в традициях европейских грамматик¹⁹.

В отличие от пространного и путаного арабского описания турецкого глагольного словоизменения [16, LIV–LXXV], Сенковский представил по-русски написанное описание –  краткое и элегантное. Он привел парадигмы спряжений, в первую очередь, «существительного глагола» быть, о котором было специально отмечено, что в турецком языке он не имеет неопределенного наклонения и многих времен. Спряжение этого глагола сведено к четырем временам, одному причастию и двум деепричастиям. Сенковский выделяет настоящее, прошедшее, давнопрошедшее и «условное» времена. «Изучив хорошо вышеприведенные четыре времени, –  пишет он далее, – можно хорошо спрягать все турецкие глаголы, ибо спряжения оных состоят единственно в присоединении сих четырех времен слова быть к разным причастиям глаголов или к повелительному их наклонению. Сии времена глагола быть прибавляются к другим глаголам и разным словам в виде простых окончаний, и потому в произношении оных должно везде соблюдать правило созвучия гласных букв. –Напр. Я (есмь) солдат, бенъ сеферли-имъ; я есмь старик бенъ ходжа-ымъ». [3, ч. 2, с. 27].

Далее Сенковский замечает, что «глаголы турецкие чрезвычайно обильны временами; но как большая часть сих времен редко употребляется, то, чтобы не обременять памяти (выделено мною. –Н. С.) излишними грамматическими подробностями, мы приведем здесь только те, кои необходимо и должны (sic! –Н. С.) для обыкновенного и ограниченного разговора». [3, ч. 2, с. 29] В качестве иллюстрации он предлагает глагол олмак («существовать», «быть», «сделаться», «стать» ²⁰) в его положительной и отрицательной формах, так как научившись спрягать его, можно спрягать и все прочие глаголы. Выделенные времена и наклонения, снабженные русским переводом, суть: 1. Неопределенное наклонение (олмак / «быть, сделаться»), имя действия (олма / «бытие»), наклонение повелительное (олъ «будь»); 2. Причастия (неспрягательные) настоящего времени (оланъ / «делающийся»), прошедшего времени (олмушъ / «бывший»), будущего времени (оладжакъ / «имеющий быть»); 3. Причастия (спрягательные) настоящего времени (олуiоръ / «делающийся»), неопределенного или настояще-будущего времени (олуръ / «могущий быть»), прошедшего времени (олмушъ / «бывший»), будущего времени (оладжакъ / «имеющий сделаться»); 4. Наклонение изъявительное: Настоящее время (олуiорумъ / «есмь»), неопределенное или настояще-будущее время (олурумъ / «есмь» или «буду»), прошедшее несовершенное (олурдумъ / «я делался»), прошедшее совершенное (олдумъ, олмушумъ / «я сделался»), давнопрошедшее (олмуштумъ / «я сделался было», «я был было»), будущее определенное (оладжагымъ / «сделаюсь»), условное (олурсамъ / «если б я был»), неизбежное (олсамъ-гѣрекь / «мне непременно нужно, должно быть»), сослагательное-настоящее (олаиымъ / «чтоб мне быть»), сослагательное прошедшее (олаиыдымъ «когда б я был»). Деепричастия существительные настоящего времени (оларакъ «будучи»), прошедшего времени (олдукта / «быв, сделавшись»), будущего времени (олунджа «доколе будет делаться»), деепричастия прилагательные прошедшего времени (олдукъ «бывшее, сделавшееся [что-нибудь]») [3, ч. 2, с. 29–44].

Последние параграфы посвящены «словопроизводству», т. е. морфологии, которая включала в себя обзор продуктивных суффиксов и «словосочинению», под которым Сенковский понимал синтаксис ²¹. На последний Сенковский обращает особое внимание и всякий раз снабжает турецкий порядок слов в примечании, если он отличается от русского. Образец подстрочника в качестве иллюстрации он разбирает на нижеследующих примерах:

Русский текст: «Слуга Черного-Мустафы, который отправился вчера в лодке в город с меньшим своим братом, не принес еще ответного письма от Махмуда-Бея, того, который имеет прекрасный дом на большой улице, у мосту».

Русский подстрочник: «Вчера, своим меньшим братом-с, лодке-в (по-турецки: одною лодкою-с), городу отправился-который (или отправившийся) Черного-Мустафы слуга (по-турецки: ЧерногоМустафы слуга-его), господину своему, большой улице-на, мосту-у, прекрасный (один) дом-свой имеющего Махмуда-Бея-от, ожидаемого ответного письма (по-турецки: ожидание-находящегося ответ письма-его) еще не принес (по-турецки принес-не).

Турецкий оригинал: Дюнки-гюнъ, кѣнди кючюкь кардашыбирле, биръ каiыгъ-лянъ шеhире гитмишь Кара-Мустафанынъ хызметкяры, агасына, бююкь сокакта, кьёпрю-янында, гюзель биръ эви вар-оланъ Махмудъ-Бей тарафынданъ, интизаръ-олунанъ джевабъ мектубуну даhа гѣтир-меди. [3, ч. 2, с. 88–89].

Отдельно следует сказать о ритмическом рисунке турецких примеров «Карманной книги». Как следует из рекомендаций Сенковского, турецкий текст надо было заучивать наизусть. Традиционно заучивание текста наизусть на Востоке часто предполагало включение его в ритмическую структуру. Так, например, Ибн Сина составил размером раджаз сокращение своего медицинского труда: Урджуза фи-т-Тибб. Как видно из письма Сенковского акад. Хр. Д. Френу от мая 1841 г., его также живо интересовали проблемы восточной ритмики и просодики. Так, он оставил очень интересное свое наблюдение над тем, какие тексты возможно декламировать, а какие нет. Он привел пример написанного им арабского стихотворения, которое настоящий арабский поэт не счел поэзией, так как оно не имело «мелодии» ( ΩΎηϧ) и поэтому «не годилось для декламации»: ΩηΗϧϳϻ. Возможность декламации, как выяснил Сенковский, зависит от скрытой «мелодии», «гамму», которой задавал «человеческий голос». В этой «гамме» самая низкая нота звучала как «у», а самая высокая как «и» [23, с. 249–250].

Конечно, прозаический текст турецких «разговоров», содержащихся в «Карманной книге» не мог быть втиснут в Прокрустово ложе поэтического метра. Тем не менее анализ «гаммы» турецкого текста (у-ы-а-я-э-е-и) позволяет почувствовать время-от времени повторяющийся прозаический метр фразы²², который, как видится, мог нести дополнительную дидактическую нагрузку: облегчал заучивание русским турецких фраз (см. Табл. 1).

4.2 «Разговорник» Биязи

По счастливому стечению обстоятельств из первоисточника мне доподлинно известно, как учили немецкий язык по разговорнику Н. Н. Биязи советские военнослужащие в 40-х гг. прошлого столетия. Воспоминаниями об это в свое время поделился со мною мой отец, участник Великой Отечественной Войны, а потом –  физик-ядерщик, Лауреат Сталинской премии И. Н. Сериков (1925–2002). В 1941 г. он вместе с другими учащимися 5-й Московской артиллерийской спецшколы по приказу Начальника артиллерии РККА, Н. Н. Воронова (1899–1968) ²³ был эвакуирован в г. Ишим. В эвакуациипродолжались занятия, и учащиеся, готовясь к ежедневному уроку немецкого языка, должны были заучивать наизусть несколько страниц разговорника. Далее следовали рекомендациям, содержащимся в Предисловии: «Проверьте правильность своего произношения. Попросите товарища, знающего немецкий язык, проверить вас. Чаще упражняйтесь в произнесении трудных звуков. Изучая разговорник, читайте слова и фразы вслух» [25, с. 7]. Выученное требовалось регулярно «сдавать» вразбивку. Правильность произношения, в соответствии с рекомендациями Н. Н. Биязи, проверяли преподаватели, а также учащиеся, хорошо говорившие по-немецки. И. Н. Сериков, с детства в совершенстве владевший немецким и еще несколькими европейскими языками в совершенстве ²⁴ нередко получал назначение быть одним из таких «проверяющих».

О том, что разговорник Биязи дидактически был весьма эффективным, свидетельствует следующее. Зимой 1941–1942 гг., по рассказам отца, в эвакуации, в г. Ишиме, было очень голодно и холодно. Тем не менее классные и полевые занятия по подготовке будущих офицеров и учебные стрельбы шли по расписанию. Несмотря на голод и напряжение сил, курсанты должны были выучивать наизусть в день около четырех страниц разговорника. В результате за 23 дня они знали наизусть все 99 страниц. При «зазубривании» слов обязательно использовалась жестикуляция, как вспомогательный элемент, восполняющий недостаточное владение языком. Зная лексику «Разговорника» Биязи, при дополнительной подготовке через месяц с небольшим учащиеся уже могли изъясняться на немецком языке и даже поддерживать несложную беседу на различные темы. По воспоминаниям моего отца, курсанты, приступившие к изучению немецкого после начала войны, язык этот ненавидели. Разговорник Биязи помогал учащимся преодолеть ненависть и насладиться красотой и логикой языка. Как результат, многие курсанты очень хорошо говорили по немецки ²⁵.

Какими же методами достигалась эта эффективность? Анализ композиции и словаря разговорника свидетельствует о том, что Биязи свел материал до минимума, «выкинув» все второстепенное, и сосредоточил свое внимание на главных аспектах фонетики, морфологии и синтаксиса.

4.2.1 Графика

«Разговорник» составлен на кириллице, что вполне понятно, учитывая, что пособие писалось для тех, кто вовсе не владел немецким. Помещенные параллельно те же самые выражения, набранные латиницей, несли вспомогательную нагрузку: в крайнем случае, их можно было показать пленному при допросе. Подобно Сенковскому, Биязи также ввел дополнительные знаки для отображения звуков, отсутствующих в русском языке.

4.2.2. Фонетика

Краткое изложение звучания немецких звуков, в частности –  обозначаемых на письме умлаутами (буквы с точками, которые описывают изменение артикуляции и тембра гласных: ä, ö, ü), было доходчиво изложено на первых трех страницах разговорника. Здесь примечательны практические советы: как произносить звуки, отсутствующие в русском. Где было можно, приводились соответствия из украинского языка, а там, где таковых не было, описывались необходимые движения губ: «ü – звук, который мы получим, если будем произносить «и-и-и-и» вытягивая при этом вперед губы узкой трубочкой (например, üбр, фüнф, фüüр) [25, с. 5].

4.2.3 Морфология

Парадигма склонений имен в «Разговорнике» не приводится вообще. Парадигма спряжений немецкого глагола как таковая также отсутствует. Из текста «Разговорника» следует, что все спряжение немецкого глагола Биязи свел по преимуществу до третьего лица единственного и множественного чисел настоящего времени («Ви комт ман цум флус?» “Wie kommt man zum Fluss”? Где спуск к реке? [25, с. 50] –  «Комн да ластваген дурьх?» Пройдут ли по ним грузовые машины? “Kommen da Lastwagen durch?” [25, с. 63]) и второго и третьего лица повелительного наклонения («Ҳальт!» Halt! “Стой!”, «Вафн ҳинлеген!» “Waffen hinlegen!” «Бросай оружие!» [25, с. 7]).

4.2.4. Синтаксис

Как такового, описания синтаксиса в «Разговорнике» нет, но синтаксические обороты и конструкции представлены несколькими типами примеров. «Разговорник» содержит множество имен существительных, которые позволяли строить простые, но информативные назывные предложения, состоящие из одного слова. Там, где того требовали обстоятельства (например, утвердительные предложения) курсанты учили соответствующие жесты 26. Это было, пожалуй, то новое, что отличало «Разговорник» Биязи от «Карманной книги» Сенковского. В основе глагольных предложений лежал принцип повторяемости. Достаточно было выучить один из глаголов и сопутствующие ему блоки, чтобы, используя другие слова, содержащиеся в разговорнике, сразу начать самостоятельно строить новые предложения. Так, например, блок gehen «уходить» содержит следующие компоненты: «Гээн зи фор мир!» (“Gehen Sie vor mir!” –  идите впереди меня), «Гээн зи иим форан» (“Gehen Sie ihm voran!” –  идите впереди него), «Рашер гээн» (“Rascher gehen!” –  идите быстрее), «Ланкзамэр гээн!» (“Langsamer gehen” –  идите медленнее) [25, с. 12]. Их можно было сочетать с другими словами и самостоятельно строить фразы, например, «Воҳин гээн зии» (“Wohin gehen Sie?” Куда Вы уходите?) и т. п.

Предложения, включающие условную клаузулу в «Разговорнике» Биязи, как правило, не вводятся условным союзом «если», так как он требовал после себя глагола, а это усложняло процесс заучивания. Взамен используется вариант с предлогом «при» (bei): «Бай флухтферзух вирт гэшосн!» (“Bei Fluchtversuch wird geschossen!” Если побежите, я буду стрелять!) [25, с. 12].

Бросается в глаза, что многие примеры, приведенные в разговорниках как Биязи, так и Сенковского имеют сходные мелодические и ритмические структуры, которые было легко повторить, а значит и запомнить ложащиеся на них выражения.

Представляется, что расположение слов и выражений «Разговорника» по ритмико-музыкальным образцам –  явление неслучайное. Музыкант и оперный певец, Н. Н. Биязи не мог не знать, насколько хорошо ритм помогает исполнителю выучить текст часто на совсем незнакомом языке и, по-видимому, сознательно использовал этот прием в своем дидактическом пособии.

5. Вместо заключения

Как видим, ценность разговорников Сенковского и Биязи при всем их различии состояла не столько в том, что пользователи могли подыскивать нужное выражение или слово, сколько в заложенных в них дидактических механизмах, позволявшим самым разнообразным людям с самыми разнообразными способностями и талантами, а часто и вовсе без таковых, освоить хотя бы в общих чертах турецко-османский и немецкий языки за достаточно короткое время и в неблагоприятных условиях. Будучи конгениальными, оба автора использовали общие дидактические приемы. К таковым относятся: создание на базе русской азбуки простой и точной фонетической транскрипции иностранных языков; минимальный объем лексики; обязательной для изучения, отсутствие грамматики или сведение ее до базового уровня, организация материала, где это возможно, в форме ритмических блоков (см. Таблицы). Сознательно или несознательно, но эти особенности обоих пособий были по достоинству оценены современниками и потомками, составившими впоследствии по их образцу другие военные разговорники.

5.1. Разговорники, составленные по образцу «Карманной книги»

Сенковского «Карманная книга» Сенковского была переиздана с незначительными изменениями [21, с. 27] во время Крымской войны 1853–1856 гг. По ее образцу и под тем же названием тогда же была напечатана серия, включавшая русско-греческие и русско-болгарские «разговоры» [28][29]. Их авторы –  выдающиеся общественные деятели и филологи своего времени, Д. Х. Гумалик ²⁸ и С. В. Филаретов²⁹. В выборе примеров, последовательности фраз, иных структурных компонентов, а также в методике составления русско-греческого и русско-новоболгарского словарей и кратких грамматических очерков они точно следовали образцу Сенковского. Разница заключалась лишь в том, что в обоих разговорниках были помещены дополнительные «беседы» с православными священниками –  греческим и болгарским³⁰.

Сравнение между собой трех разговорников показывает, что Д. Х. Гумалик и С. В. Филаретов не просто переложили разговорник Сенковского на новогреческий и болгарский языки, но также, что очень важно, сохранили дух оригинала. Пособия были ориентированы на практическое применение. Поэтому в них нашла отражение диглоссия, т. е. сосуществование литературного и разговорного греческого и болгарского языков.

Литературный греческий, основанный на новозаветном койнэ, понимали по преимуществу образованные слои населения. Простонародье разговаривало (и разговаривает) на димотике, содержавшей, в частности, большое количество тюркизмов. Равно, как и в «Карманной книге» Сенковского, военная лексика в «Карманной книге» Гумалика занимает всего около 1,5% от общего количества слов. Подобно Сенковскому, Гумалик ориентировался на определенного адресата –  русского офицера. Впрочем, в этом случае у него было большее, нежели у Сенковского, подспорье. В отличие от турецко-османского языка, древний греческий язык был не чужд образованным русским. За плечами у многих офицеров имелся курс русской классической гимназии, где в обязательном порядке преподавали классический греческий, а также латынь и церковнославянский. Именно с опорой на классический (древний) греческий составлена приложенная к греческой «Карманной книге» «краткая грамматика греческого простонародного языка». В ней автор уделил внимание в основном тем особенностям разговорного греческого, которые отличали его от литературного, классического. Среди них –  упрощенное склонение ³¹ существительных, отсутствие инфинитивов и замена их «неокончательным», т. е. зависимым наклонением [28, с. 44], система ударений и итацизм ³². Впрочем, для людей, незнакомых с классическим греческим, такая грамматика оказывалась бесполезной.

Особое место занимают страноведческие экскурсы, позволявшие русскому читателю понять некоторые стороны жизни восточных христиан в мусульманских землях. Вот пример из разговора с сельским греческим священником. Приведем его здесь в подробно. «Р. (русский) – Благословите, отче святый! С. (священник) – Будь благословен, сын мой! Р. Не можете ли вы сказать мне, батюшка, где здесь деревенская ваша церковь? С. Церковь наша, сын мой, тот домик, который ты видишь там вдали, близ пашни. Р. Как? Тот низенький домик, крытый соломой? С. Да! Р. А я думал, что это какая-нибудь хижина. Отчего же нет на ней креста, чтобы можно было различить, что это церковь? С. Эх, сын мой, да разве мы можем это сделать? Ведь Турки потом не только крест снимут, но и все здание разрушат. Мы нарочно строим наши церкви не на видном месте, среди деревни, а где-нибудь на краю, чтобы оне были как можно менее заметными издали ³³». Эта реплика сопровождена выразительным комментарием: «Всякий, кто только езжал по провинциям в Турции, знает, до какой степени верны эти слова. Не раз случалось, что Турецкие войска, проходя через какое-нибудь христианское селение, прежде всего нападали на церковь, грабили все, что только казалось им ценным, а иногда разрушали и самое здание. Вот отчего православные храмы в селениях обыкновенно не различаются от простых домов, строятся где-нибудь на краю деревни между овинами, а иногда – даже вдали от деревни, в лесу» [28, с. 55–56].

Как и в случае «Карманной книги» Сенковского и Гумалика, имевших целью научить читателя объясняться по-турецки и по-гречески, Филаретов также сосредоточился именно на разговорном болгарском языке. Как и в случае с греческим, в XIX в. существовала болгарская диглоссия: до XIX в. новоболгарский оставался почти исключительно разговорным языком; официальное письменное общение велось на церковно-славянском. Хотя болгарские «разговоры» Филаретова были построены с опорой на русский язык, к которому автор апеллировал всякий раз, когда хотел показать сходство или расхождение между новоболгарским и русским [29, с. 3, 4, с. 121, 129 и т. д.], но одного русского «субстрата» было недостаточно. Разговорный болгарский и современный ему русский разнились в произношении. Помимо разного ударения, в болгарском сохранились звуки для, например, еров [ъ] и исчезнувших в русском юсов –  большого и малого (Ѫ, Ѧ). Поэтому Филаретов проставил значки (акценты) над некоторыми гласными. Эти акценты требовали читать буквы а, я, ы, и, ѣ иначе, чем их прочитал бы русский. Использовать современную болгарскую орфографию Филаретов не мог: к тому времени она еще оставалась несистематизированной. Там же, где между разговорным русским и новоболгарским существовало значительное различие в морфологии (сюда относится, например, спряжение глаголов), на помощь приходил церковнославянский язык, так или иначе знакомый всем русским по богослужебным текстам. Так, парадигма спряжения новоболгарского глагола в «несовершенном прошедшем» времени (Ед.: 1. Думахъ, 2. Думаше, 3. Думаше; Мн. 1. Думахме, 2. Думахте, 3. Думаха) прекрасно соотносилась с парадигмой спряжения имперфекта того же глагола в церковнославянском [31, с. 51].

5.2. Разговорники, составленные по образцу «Разговорника» Биязи

В отличие от «Карманной книги» Сенковского, «Разговорник» Биязи строился в расчете на то, чтобы им могли воспользоваться люди, совсем не знающие немецкого. По его образцу в 1940–1941 гг. появились краткие военные разговорники других языков, в частности эстонского [32], финского [33], румынского [34], китайского [35] и венгерского [36]. Как и «Разговорник» Биязи, они были отредактированы А. В. Любарским. Все эти разговорники объединяет методический принцип, сформулированный, например, в предисловии к русско-эстонскому военному разговорнику: «Рассчитанный на полное незнание языка, «Разговорник» построен по системе ответов, выраженных лишь одним словом или жестом, т. е. по той системе, которая только и способна обеспечить действительную возможность разговора (понимание ответов спрашиваемого) [32, с. 1]».

Советская система, лежащая в основе военных разговорников, в 1940-х гг., как видим, в лучшую сторону отличалась от той, что лежала в основе европейских разговорников, в частности, немецких. Так, выпущенный в свет в 1941 г. берлинским издательством Mittler und Sohn «солдатский словарь» содержал 3000 слов, поставленных в алфавитном порядке (немецком). По мнению автора, «поставленные без учета грамматических правил (выделено мною. –Н. С.) слова³⁴ достаточны почти всегда, чтобы объясниться [37, с. 1]. Зная, какое значение в русском языке имеет порядок слов, заявление анонимного немецкого составителя иначе как опрометчивым не назовешь.