Латинская надпись CIL III 90 из Бостры, посвященная наместнику провинции Аравия Элию Аврелию Теону (ок. 253‒259 гг. н. э.), содержит оборот PRAES PROVINC ARABIAE VET. Первоначальные трактовки этого оборота исходили из того, что наместник правил очень долгое время или что в составе Римской империи существовала провинция Аравия Старая (Arabia vetus). В современных изданиях сокращение VET рассматривается как vir et, что представляется синтаксически невозможным. Трактовка PRAES PROVINC ARABIAE VET как ссылка на наименование провинции Arabia vetus могла бы быть задействована в дискуссии о структуре Римской империи в конце III ‒ начале IV в. н. э. в связи с обсуждением папирусного письма Аврелия Малха (P. Oxy. 50. 3574), в котором упоминается некая административная единица Аравия Новая. Анализ папирусного документа и надписей из Бостры показывает, что единственной правдоподобной трактовкой CIL III 90 является следующая: сокращение VET в обороте PRAES PROVINC ARABIAE VET указывает на то, что надпись установлена в честь бывшего (vetus) наместника. Ни «Старой», ни «Новой» Аравии в структуре Римской империи не было.

В данной статье затронут один из аспектов проблемы достоверности ранней исламской исторической традиции. Автор делает попытку противопоставить крайнему скептицизму некоторых западных исследователей более взвешенный подход, который заключается в верификации данных арабо-мусульманских источников информацией, почерпнутой из южноаравийских надписей. Так, ему удалось обнаружить в исламском источнике, датируемом первой половиной IX в. н. э., Кита̄б ат̣ -Т̣абак̣а̄т ал-кабӣр Ибн Са‘да, среди посланий Пророка имена двух знатных родов из Хадрамаута, зӯ Марх̣аб и ал-Бассӣ, которые в то же время засвидетельствованы в двух позднесабейских надписях, происходящих с территории Хадрамаута: Beeston – Wādī Sanā’ and MM (al-Mukalla’ Museum) 157. Тем самым существование, по крайней мере двух, адресатов посланий пророка Мухаммада нашло подтверждение в эпиграфике древнего Йемена.

В данной работе предпринята попытка найти археологические подтверждения сведениям Агафархида Книдского в передаче Диодора Cицилийского об избрании царя Мероэ. Речь идет об отрывке, повествующем о том, что жрецы обводят претендента на престол кругом, и того, кого коснется бог, народ избирает царем. Данная информация не находила до настоящего времени подтверждения в источниках. В статье исследуются последние находки итальянско-российской совместной археологической экспедиции в Судане. Ею было обнаружено сооружение необычной ориентации, расположенное на одной оси с храмом Льва, найденным ранее. В статье также анализируются отрывки надписей на стелах царей древнего Судана, где говорится об избрании царя и участии в нем народа, подтверждающие данные, изложенные Диодором. Многое еще остается неясным, а именно состав и композиция процессии, момент избрания богом царя. Тем не менее рассмотренный материал находок из Абу Эртейлы позволяет подтвердить правоту Диодора Сицилийского. Предлагаемая в статье трактовка семантики росписи вокруг храма и найденного сооружения подтверждает сведения Агафархида Книдского об избрании царя в Мероэ. Как это следует из сведений Диодора Сицилийского, действующими лицами процессии были жрецы. Однако изображение процессии, движущейся вокруг храма из Абу Эртейлы, от которой сохранились только ноги фигур, не дает возможности восстановить облик участников, а также определить, находились ли в этой процессии претендент, или претенденты, на трон.

Аккадское выражение ubānum ištēt ‘один палец’ засвидетельствовано в старовавилонских эпистолярных источниках XVIII в. до н. э. как аллегорическое описание тесного союза между правителями. В литературе были выдвинуты две основные гипотезы, объясняющие его происхождение. Согласно первой гипотезе, в основе аллегории ‘один палец’ лежал символический жест, совершавшийся царями во время процедуры заключения союза. Этот жест состоял в соединении больших или указательных пальцев. Вторая гипотеза предполагает, что оборот ‘один палец’ отсылал к явлению синдактилии: врожденному пороку, при котором происходит сращивание пальцев. Сросшиеся пальцы могли послужить в воображении древних символом неразрывного союза. Автор обеих гипотез У. Моран отдавал предпочтение первой из них. Позднее в ее пользу высказались и другие специалисты. Так, в 2019 г. Д. Шарпен сопоставил аккадское выражение с описанием заключения союза азиатскими правителями I в. н. э. в «Анналах» Тацита. Согласно римскому историку, церемония предполагала связывание правых больших пальцев будущих союзников. Вместе с тем ни одна из указанных гипотез не получила подтверждения данными письменных или иконографических источников II тыс. до н. э. В статье предлагается рассматривать изображение на стеле из Угарита RS 7.116 как иллюстрацию жеста, о котором писал в свое время У. Моран. Стела датируется XIV в. до н. э., и на ней, согласно одной из интерпретаций, запечатлена сцена заключения союза: два стоящих друг напротив друга правителя соприкасаются пальцами согнутых в локте рук, локти опираются на таблички с договором, которые лежат на высоком столике, стоящем между правителями. Если старовавилонские и угаритские источники действительно отсылают к одному и тому же жесту, то на его примере можно говорить о континуитете символических и правовых практик в Сирии и Месопотамии II тыс. до н. э.

Статья посвящена многогранной проблеме «вещь в музее». Она анализируется на основе направлений современной мысли, признающих за вещами качества субъектности и агентивности, ранее считавшиеся прерогативой лишь людей. Вещи, хранящиеся в этнографических музеях и отражающие мир традиционных культур разных народов, входили в общую мировоззренческую систему наряду с языком, мифами, ритуалами и социальными институтами. Помимо утилитарного назначения, они служили также знаковыми средствами культуры и обладали своим семиотическим языком, удобным для выражения тех идей и понятий, которые сложно или невозможно выразить в других кодах и языках культуры. Попавшая в музей вещь, вырванная из привычного контекста, меняет свой статус и претерпевает существенные трансформации в своей биографии. Она становится прежде всего источником разнообразных сведений о культуре, в рамках которой была создана и функционировала. Благодаря большому информационному потенциалу музейные предметы могут служить ценным источниковедческим ресурсом для разного рода гуманитарных исследований.

С правовой точки зрения эпоха Юань (1271–1368) представляет особый интерес в истории Восточной Азии, поскольку в этот период китайская традиция была обогащена многочисленными иноземными влияниями. При этом источники юаньского права немногочисленны, степень их комплектности также оставляет желать лучшего. Предлагаемая статья вводит в научный оборот сведения о недавно обнаруженной части законодательного сборника «Чжичжэн тяо-гэ», опубликованного в 1346 г., на закате правления империи Юань. Приводятся упоминания памятника в других источниках, анализируется состав документов по периодам обнародования, производится сравнение со сборниками предыдущих лет, обсуждается возможность их взаимной реконструкции. В последней части статьи дается краткое описание сохранившихся глав. Результаты проведенного анализа позволяют рассматривать «Чжи-чжэн тяо-гэ» как правовой источник не только позднеюаньского периода, но и всей эпохи Юань.

В статье публикуются 6 челобитных на персидском языке, хранящихся в фонде 77 РГАДА «Сношения России с Персией». Челобитные были написаны на имя царя Михаила Фёдоровича купчиной Биджан-беком, торговым представителем Сефевидских шахов в Московском царстве в 1641–1643 гг. Тексты челобитных переведены на русский язык. Челобитные предваряет историко-лингвистический комментарий, вкратце освещающий зарождение и развитие дипломатических и торговых отношений между Россией и Ираном в эпоху Сефевидов, обрисовывающий цели и задачи купчин в целом и Биджан-бека в частности, а также описывающий языковые особенности челобитных.

Статья предлагает краткое введение в современную проблематику «поиска исторического Иисуса» как научной проблемы. Основное внимание уделено оригинальной русскоязычной литературе в общемировом контексте. Поскольку Иисус из Назарета – ключевая фигура крупнейшей мировой религии – христианства, то посвященные ему работы обычно бывают не строго научными, даже если используют научный метод, и ставят свой целью оправдать или, наоборот, опровергнуть религиозную традицию. Но в последнее время достаточно много было сделано для того, во-первых, чтобы описать Иисуса на фоне иудейской традиции, к которой он принадлежал, а во-вторых, проследить развитие рассказов о нем в нарождающейся христианской традиции. Исследования такого рода выглядят вполне научно и перспективно.

Статья представляет собой изложение «теории гносеологического плюрализма» Чжан Дунсуня на основании его книги «Теория познания» (认识论). Чжан Дунсунь был одним из первых китайских философов XX в., создавших целостную гносеологическую теорию, а также одним из первых межкультурных философов. Актуальность заявленной темы обусловлена тем, что о данном философе в отечественной литературе существует довольно мало работ. О его теории «гносеологического плюрализма» в общем виде можно прочитать в энциклопедических статьях об авторе, встречаются также упоминания некоторых частных аспектов его теории. Целью данной работы являлось изложение гносеологической теории Чжан Дунсуня, содержащейся в его книге «Теория познания», которая стала основным источником данного исследования. В качестве литературы использованы статьи, соответствующие главы монографий отечественных и зарубежных специалистов. В качестве методов в работе использованы, главным образом, сравнительный и системный подходы. В результате было выявлено основное содержание теории гносеологического плюрализма, в связи с которым рассмотрены взгляды Чжан Дунсуня на космологию, на которую оказали влияние чань-буддизм и теория эволюции, также были затронуты его взгляды на культурную обусловленность знания. По ходу изложения теоретических идей философа проводятся параллели с западными и традиционными восточными философскими построениями, которые могли оказать влияние на формирование теории гносеологического плюрализма Чжан Дунсуня.

В статье рассматривается первый стих (шеʻр) первой газели «Дивана Галиба». Внимание комментаторов обычно привлекает в нем мотив бумажного одеяния (kāġhażī peirahan), которое в древние времена надевали жалобщики, отправляясь к правителю. Круг тем, с которыми связана идея жалобы в поэзии Галиба и в других стихах урду и персидских поэтов, оказывается широким и при этом устойчивым. Надевая рубаху из бумаги, жалобщик сетует на Творца, на судьбу, на жестокую красавицу, на недостаточное понимание его поэзии и скудость вознаграждения, наконец – на самого поэта, одевшего в бумагу свои стихи. Все это разнообразие ситуаций тесно связано с обыгрыванием элементов мотива и его контекстом, складывающимся из стихов персидских предшественников Галиба и его собственных стихов с этим мотивом. Этот подход в определенной степени помогает понять все уровни смысла, заложенные в одном из самых трудных для интерпретации текстов Галиба.

Профессор Восточного факультета Императорского Петербургского университета В. Ф. Гиргас (1835–1887) – один из основоположников отечественной арабистики и первый российский арабист общеевропейского уровня. В молодости В. Ф. Гиргас совершил весьма плодотворное в академическом и страноведческом отношениях путешествие на Арабский Восток, итоги которого оказали существенное воздействие на всю его научную и преподавательскую жизнь. Наследие В. Ф. Гиргаса весьма фундаментально. Среди созданного им и учебные пособия (по мусульманскому праву и истории арабской словесности), и хрестоматия для начального этапа подготовки арабистов, и фундаментальная хрестоматия, предназначенная для студентов более высокого уровня, которая призвана познакомить будущих специалистов с различными жанрами арабской классической словесности, и первый арабско-русский словарь (он до сих пор остается единственным отечественным лексиконом арабского языка классического периода). В конце жизни В. Ф. Гиргас подготовил к публикации текст одного из основополагающих памятников арабской исторической мысли, Китаб ал-ахбар ат-тивал («Книгу длинных рассказов») ад-Динавари (IX в.). Многие работы В.Ф. Гиргаса были осуществлены в тесном сотрудничестве с его учеником и коллегой, впоследствии академиком Р. В. Розеном (1849–1908). Оба ученых трудились еще в ту пору, когда основные источники, с которыми они взаимодействовали, пребывали в рукописном виде. Обо всем этом рассказано в настоящей статье. В ходе этой публикации автор анализирует сочинения В. Ф. Гиргаса, оказавшиеся ему доступными для такого рода работы. Особое внимание уделено «Очерку арабской литературы» (1874): планируется переиздать это учебное пособие, которое долгое время было единственным в своем роде компактным изложением истории арабской классической словесности, предназначенным для целей арабистического высшего образования. Рассказывая современным арабистам о жизни и наследии одного из предтеч нашей современной арабистики, автор стремится показать непреходящую значимость сделанного В. Ф. Гиргасом для нашей профессии.

В статье рассматривается процесс борьбы за утверждение женского голоса в поэтической традиции урду XIX в. в сопоставлении с феминистским движением поэтесс урду XX в. на примере различных поэтических произведений, созданных ими на урду. В традиционной поэзии урду женщина представала в образе безмолвной возлюбленной, за которой был закреплен строго определенный набор черт, включавших хрупкость и беспомощность, небесную красоту, светлый лик, глаза как у лани, царственный рост и гибкость стана, характер ее мог колебаться от застенчивой скромности до своенравной жестокости. И этот многогранный образ был, как правило, безгласным. В статье предпринята попытка определить появление автономного голоса женщины в поэзии урду и степень его автономии в разные эпохи. В статье прослеживается динамика укрепления женского голоса в литературной традиции урду от XVIII до ХХ в. на образцах поэзии таваиф (куртизанок) в лице поэтессы Мах Лака Баи Чанда с их попытками занять достойное место в патрилинейном традиционном стихотворчестве, поэтической традиции рехти, особенностью которой была стилизация мужских поэтических голосов под женские, и, наконец, поэзии феминисток, таких как Кишвар Нахид и Фехмида Риаз. Основой статьи послужили антология Хакима Фасихуддина Ранджа Бахаристан-и-Наз, которая представляет собой краткий, но компетентный источник сведений о статусе различных поэтесс-таваиф в литературных кругах урду, биографический труд о жизни и творчестве Мах Лаки Баи Чанды Халат-и-Мах Лака Рахата Азми, а также сборник как оригинальных, так и переведенных на урду произведений поэтесс-феминисток Пакистана ХХ в. Автором использовались также дополнительные источники, которые помогли в лучшей степени выполнить задачу исследования: проследить динамику изменения стиля обсуждаемых поэтов и выявить некоторые художественные особенности их поэзии.

О композиции поэм-маснави Фарид ад-Дина ‛Аттара, великого персидского суфийского поэта XII–XIII вв., не существует единого мнения. Вопрос о том, складывались эти поэмы спонтанно или же структура их была продумана заранее, остается открытым. В настоящей статье сделана попытка ответить на этот вопрос, проведя сопоставительный анализ структуры трех поэм-маснави ‘Аттара, а именно Мантик-ат-тайр («Язык птиц»), Мусибат-наме («Книга страданий») и Илахи-наме («Божественная книга», или «Книга воззвания к Богу»). Отправной точкой служит поэма Мантик ат-тайр, где выражена ‛аттаровская концепция «долин» (этапов), через которые проходит духовный путь стремящихся к истине (его символизирует полет птиц). Все три поэмы представлены в статье как единство, в котором узловые моменты повествования определяются этапами пути, описанными в Мантик ат-тайр. При этом поэмы не дублируют, но продолжают и обогащают друг друга.